Окончание. Начало здесь
Лишённые советского гражданства писатели узнавали об изменении своего статуса где придётся и реагировали на известие по-разному.
Виктор Некрасов узнал об этом в мае 1979 года, находясь в Японии. Произошло это совершенно случайно — за завтраком в ресторане гостиницы, во время поглощения кофе со свежеиспечёнными круассанами:
"Мой друг протягивает мне газету ("Japan Times", японская газета на английском языке. — П.М.). Оказывается, мне хватает моего английского, чтобы понять, что в "Ведомостях Верховного Совета СССР" опубликован Указ о лишении меня советского гражданства. <...> Мы, трое русских постояльцев гостиницы "Хокусай" в городе Сакаидэ на острове Шикоку, оторвавшись от кофе и прочих ингредиентов, некоторое время обсуждаем это событие <...>. Ни гнева, ни возмущения, ни огорчения, никакого другого вида эмоций прочитанное мною сообщение агентства Рейтер во мне не вызвало. Впервые узрел я в поступке правителей моей страны некую логику. Человек, позволяющий себе открыто, устно и письменно, осуждать их поступки, не может оставаться гражданином страны, которой они руководят. Он наносит ей, вернее, им, вред — его надо отвергнуть. Вполне логично. Я за логику. <...> В моей же жизни акция эта ничего не изменила. Ни в мыслях, ни в поступках, ни в душевном состоянии. Как был я русским, таким и остался, какой бы ни носил в кармане документ"[1].
Реагировать на выходку Брежнева Некрасов не стал. Да и о чём можно было разговаривать с человеком, присвоившим себе право решать, кто достоин, а кто не достоин быть гражданином страны, за которую сам он, в отличие от него, фронтового сапёра, дважды тяжело раненного, не пролил ни единой капли крови, но которую всю забрызгал непрерывно вылетающей из-за плохо пригнанных протезов слюной...
* * *
Василий Аксёнов узнал о лишении себя гражданства СССР 21 января 1981 года, путешествуя на недавно приобретённых американских колёсах по Среднему Западу, стремительно переходящему в Запад полный. В этот день, рассекая по хайвэю №8 из Аризоны в Калифорнию, он был остановлен калифорнийской патрульной полицией и получил повестку в суд — за превышение установленного в штате лимита скорости на шоссе. Поэтому настроение у него в тот вечер было так себе. Но подлянки, как гласила любимая присказка литератора Анатолия Гладилина, никогда не приходят поодиночке — одна норовит прошмыгнуть вслед за другой. К вечеру, добравшись до городка Санта-Моника, где его ждали знакомые, Аксёнов убедился в справедливости поговорки своего приятеля — ему сообщили о переданном в новостях сообщении о публикации в Москве указа о лишении его советского гражданства.
После ужина, прогуливаясь по Океанскому бульвару, привыкая к своему новому статусу, Аксёнов размышлял:
"Почему госмужи СССР так поступили со мной? Неужто сочинения мои так уж сильно им досадили? Разве я на власть их покушался? Пусть обожрутся они своей властью. <...> А всё-таки идеологические дядьки-аппаратчики не книжечки говённенькой меня лишили. Это они <...> постановили родины меня лишить. Лишить меня сорока восьми моих лет, прожитых в России, "казанского сиротства" при живых, загнанных в лагеря родителях, свирепых ночей Магадана, державного течения Невы, московского снега, завивающегося в спираль на Манежной, друзей и читателей, хоть и высосанных идеологической сволочью, но сохранивших к ней презрение"[2].
Лучшим средством против любой ипохондрии является не обязательно татарский, но обязательно сабантуй. В разгар устроенной по случаю приезда русского писателя в солнечную Калифорнию party Аксёнова позвали к телефону. Звонили из Нью-Йорка, голос в трубке был писателю хорошо знаком и принадлежал его приятелю Крэйгу Уитни — в прежней аксёновской жизни московскому корреспонденту, в нынешней — заведующему иностранным отделом газеты "The New York Times". Журналисту не терпелось узнать, как чувствует себя его русский друг после полученного известия и не испытывает ли он каких-то особенных эмоций по отношению к тем, кто лишил его родины. "Да пошли бы они все к чёрту!" — заорал уже успевший смочить горло Аксёнов. Уитни захохотал — и утренний выпуск "The New York Times" от 22 января 1981 года вышел с "шапкой": "Having been informed about the Soviet government’s decision Aksyonov said: ‘To Hell with them!’".
Два дня спустя Василий Аксёнов обнародовал краткое заявление для печати, в котором констатировал, что лишение его гражданства — не что иное, как "очередная акция в той войне, которую ведёт идеологический аппарат против российской интеллигенции, в частности против писателей". Решение это, утверждал Аксёнов, столь же несправедливо, сколь и бессмысленно, поскольку у писателя нельзя отобрать родины. И подводил черту:
"Я навсегда сохраню верность своей стране и своей культуре. Однако, должен признаться, что, произнося слово "Россия", я не имею в виду наших бездарных гонителей. Именно они находятся за пределами всякого гражданства"[3].
* * *
Владимира Войновича известие о лишении гражданства настигло в его доме в баварской деревне Штокдорф близ Мюнхена, где он поселился после вынужденной эмиграции из Советского Союза. 16 июня 1981 года ему позвонил сотрудник Радио "Свобода" Марио Корти и сообщил, что только что получен текст соответствующего Указа ПВС СССР. Писатель отреагировал на сообщение эмоционально:
"Я, конечно, знал, что рано или поздно это произойдёт. Больше того, думал, что если они меня гражданства не лишат, это будет выглядеть подозрительно. В любом случае не собирался очень сильно по этому поводу переживать. В чём бы меня ни обвиняли, как бы ни оскорбляли, я никогда это близко к сердцу не принимал. <...> А тут почувствовал такую невероятную обиду, что первый раз захотелось заплакать"[4].
Но плакать Войнович не стал. Вместо этого он сел за стол и написал Открытое письмо Брежневу, в котором заявил:
"Господин Брежнев,
Вы мою деятельность оценили незаслуженно высоко. Я не подрывал престиж советского государства. У советского государства благодаря усилиям его руководителей и Вашему личному вкладу никакого престижа нет. Поэтому по справедливости Вам следовало бы лишить гражданства себя самого.
Я Вашего указа не признаю и считаю его не более чем филькиной грамотой. Юридически он противозаконен, а фактически я как был русским писателем и гражданином, так им и останусь до самой смерти и даже после неё.
Будучи умеренным оптимистом, я не сомневаюсь, что в недолгом времени все Ваши указы, лишающие нашу бедную родину её культурного достояния, будут отменены. Моего оптимизма, однако, недостаточно для веры в столь же скорую ликвидацию бумажного дефицита. И моим читателям придётся сдавать в макулатуру по двадцать килограммов Ваших сочинений, чтобы получить талон на одну книгу о солдате Чонкине".
Тон разосланного Войновичем по редакциям западных газет и журналов, а также и "радиоголосов" письма смутил начальство некоторых из них. Писателю позвонили с "Голоса Америки" и принялись канючить — быть может, можно как-то смягчить, а то знаете, уважаемый Владимир Николаевич, это как-то не того, всё-таки сам Брежнев, а не конь в пальто... "Незачем! — отрезал классик антисоветского антисоциалистического реализма. — Передавайте как есть". И — передавали, куда ж им деться.
Много лет спустя, обращаясь памятью к этому важному эпизоду из своей весьма богатой различными событиями биографии, Войнович вспоминал:
"В том письме я не просто издевался над Брежневым, а выразил свою серьёзную уверенность в том, что Брежнев, Андропов и всё руководство ЦК КПСС подрывают престиж и сами устои советского государства и что книги Брежнева превратятся в макулатуру. Кстати, это произошло гораздо быстрее, чем можно было ожидать. Брежнев умер в ноябре 1982 года, а уже меньше чем через год на Франкфуртской книжной ярмарке в советском павильоне не было ни одной книги Брежнева, зато хорошо было представлено литературное творчество Андропова. В следующем году писателя Андропова сменил писатель Черненко, а ещё через год и этот канул в Лету".
Ещё через три с половиной года роман Владимира Войновича о солдате Иване Чонкине был опубликован в СССР в журнале "Юность", выходящем в ту благословенную пору тиражом в 3.100.000 экземпляров.
* * *
Не прошло и десяти лет, как колесо закрутилось в обратную сторону.
О возвращении ранее отнятого те из писателей, кто до этого момента дожили, узнали практически одновременно. Но отреагировали, как и подобает писателям, по-разному.
Василий Аксёнов, уже почти десять лет проживший в США, высказался осторожно:
"В течение долгого времени она (Россия. — П.М.) была для меня чем-то вроде литературного материала. Живая связь становилась всё слабее и слабее. Все эти годы я чувствовал быстрый процесс отдаления от текущей русской жизни, но, как ни странно, было приближение культуры, которая становилась всё ближе и дороже мне. Но сейчас, когда открылись границы <...> я иногда думаю о возможности делить своё время между Америкой и Россией, может быть, даже на равные части. <...> Я уже не буду чувствовать себя врагом этого государства"[5].
А Владимир Войнович со свойственным ему прагматизмом заметил, что лично ему одного факта восстановления в гражданстве совершенно недостаточно:
"Что значит — "восстановили гражданство"? Мне нужно не только гражданство, но и гражданские права. Кем я вернусь, в качестве кого и куда? Я был разорён. У меня там нет даже крыши над головой. Должны быть созданы реальные условия для возвращения. Тогда я вернусь".
Виктор Некрасов не сказал ничего. Он не мог ничего сказать — по причине того, что вот уже почти три года пребывал в ином мире. Да его и не было в списке "возвращенцев".
* * *
К концу андроповщины, пришедшемуся на тот самый орвеллианский 1984-й, отношения между главарями советского тоталитарного режима и его подданными напоминали отношения пластилиновых персонажей из мультфильма Яна Шванкмайера "Смерть сталинизма в Богемии".
Десятого июля 1984 года в Милане на специально для этой цели собранной пресс-конференции кинорежиссёр Андрей Тарковский, в течение последних двух лет проживавший и работавший в Италии, заявил о своём нежелании возвращаться в Советский Союз до тех пор, пока там будет подавляться свобода творчества и свирепствовать коммунистическая цензура. Кремлёвские старцы пришли в дикую ярость и на следующий же день нанесли ответный удар — указом за подписью Константина Черненко о лишении советского гражданства... театрального режиссёра Юрия Любимова. Который так же, как и Тарковский, на вполне легальных основаниях выехал из СССР на Запад, чтобы работать по контракту в Италии и в Великобритании, и точно так же, как и тот, не спешил возвращаться обратно, время от времени позволяя себя делать весьма едкие замечания относительно того кошмара, который творился у него на родине. Самого Тарковского советская геронтократия лишить звания "гражданин СССР" так и не решилась. По каким соображениям — бог весть. Но умер Тарковский через два года в Париже, формально оставаясь советским подданным. Юрию же Любимову отнятое у него гражданство было возвращено одним из самых первых, раньше, чем многим прочим культурным деятелям, — ещё в мае 1989 года, по личному приказу Михаила Горбачёва.
* * *
Многие люди, не владеющие информацией по данному вопросу, отчего-то считают, что позорная практика лишения уроженцев СССР советского гражданства умерла сама собой одновременно с приходом к власти в Кремле Михаила Горбачёва и объявлением им политики "гласности и перестройки". Это — не что иное, как заблуждение. Поскольку в течение первых трёх лет его шестилетнего правления эта практика не только не была отменена, но напротив — цвела, как говорится, буйным цветом. Жертвами её, правда, в основном оказывались уже не писатели, а диссиденты и политзаключённые — бывшие, им, Горбачёвым, помилованные, но такого его милосердия не оценившие и от своих прежних антисоветских убеждений отказываться не желавшие. Но не только они одни.
В числе тех, кто был лишён гражданства СССР при Горбачёве, были художник и общественный деятель Игорь Шелковский (Указ ПВС СССР от 22 августа 1985 года); учёный-физик, председатель Московской Хельсинкской группы и многолетний политзаключённый Юрий Орлов[6] (Указ ПВС СССР от 2 октября 1986 года); поэтесса-диссидентка Ирина Ратушинская[7] и — за компанию — её муж, учёный-физик Игорь Геращенко (Указ ПВС СССР от 14 мая 1987 года); врач-психиатр и диссидент Анатолий Корягин[8] (Указ ПВС СССР от 11 июня 1987 года). Были в этом списке и бывшие политзаключённые-националисты — украинский литератор-диссидент Микола Руденко и активист армянского национально-освободительного движения Паруйр Айрикян. Оба были лишены гражданства СССР в июне 1988 года; причём Айрикян, категорически отказывавшийся покидать родную Армению, был депортирован принудительно — и не во Франкфурт-на-Майне или в Цюрих, а в Аддис-Абебу, столицу Эфиопии, поскольку ни одна западная страна не согласилась принимать высылаемого без его согласия на эмиграцию. Все эти указы были подписаны тогдашним формальным главой Советского Союза — председателем Президиума Верховного Совета СССР Андреем Громыко.
* * *
Прошло три десятилетия. Советского Союза давно нет и никогда больше не будет. Но из истории человеческой цивилизации XX века его никуда не деть — ни его самого, ни тех, кто его создал, им заправлял, от его имени вертел судьбами миллионов людей, чья единственная вина состояла в том, что им не повезло в нём родиться. Тех, кто казнил их и миловал, посылал на лесоповал и на убой — на фронтах Второй мировой и прочих, им же самим развязанных, войн. Навсегда ушла в историю и практика лишения его правительством гражданства тех из их подданных, которые мешали им жить и которых они по тем или иным причинам не удосужились своевременно уничтожить.
Почти никого из тех, о ком было рассказано или хотя бы упомянуто в данной истории, уже нет в этом мире.
На знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в пригороде Парижа покоятся Александр Галич, Андрей Тарковский, Виктор Некрасов, Владимир Максимов.
В Германии скончались Раиса Орлова, Лев Копелев и Михаил Восленский. Там же привелось умереть и Георгию Владимову, но похоронен он на кладбище в писательском посёлке Переделкино — неподалёку от могилы Бориса Пастернака.
Василий Аксёнов, прожив американский период своей жизни, перебрался во Францию и делил последние годы между Биаррицем и Москвой. В Москве его и застигла катастрофа, следствием которой стала ещё одна знаковая писательская могила, появившаяся в 2009 году на Ваганьковском кладбище.
В России завершились жизни Юрия Любимова и Александра Солженицына.
Микола Руденко скончался в 2004 году в Киеве.
Писательница и поэтесса Ирина Ратушинская умерла в Москве в 2017 году. Писатель Владимир Войнович — там же годом позже.
Остальные живы, хотя все они являются людьми весьма, а то и очень пожилыми.
Постскриптум
Ныне действующая Конституция России такого наказания, как принудительное лишение гражданства, не предусматривает. Ни один получивший её гражданство по факту рождения в ней человек лишён его ни при каких обстоятельствах быть не может. Также не может он быть депортирован за пределы своей родины. Для того чтобы это стало возможным, Конституцию необходимо переписать. Или просто отменить. Хотя после того, что произошло с этим документом в нынешнем году, любые разговоры о нём как об Основном законе страны могут вызывать лишь кривую ухмылку — по сути, никакой Конституции в России больше не существует. Существует — гэбистско-воровской режим, возглавляемый подполковником тайной политической полиции, известным среди своих приспешников по кличке Бледная Моль.
За два десятилетия своего банкования функционеры режима уже несколько раз вбрасывали идею о возможности введения такой карательной меры, как лишение гражданства, — явно для зондирования общественного мнения. Большая часть таких вбросов пришлась на годы после оккупации и аннексии Крымского полуострова и развязывания российско-украинской войны в Лугандонии.
С какой целью они это делают — помимо той, что только что была названа?
Целей этих — три.
Первая. Желание подтолкнуть к добровольной эмиграции тех из их врагов внутри страны, кто не желает сидеть тихо, подобно таракану за плинтусом, а имеет наглость что-то вякать и чем-то шуршать.
Вторая. Стремление пригрозить тем, кто шуршит и вякает.
Третья — самая главная. Делается это всякий раз для того, чтобы переключить внимание той самой общественности с какого-нибудь очередного открывшегося чудовищного по размерам воровства или убийства. Или и того и другого вместе. Чтобы люди обсуждали перспективу введения выездных виз, запрета свободного обращения иностранной валюты или возможность лишения любого из них паспорта — и тем направляли своё искреннее возмущение и негодование в какую-то другую сторону, а не в ту, в которую эти эмоции следует направлять.
Шулерский приём, старый, как сам мир. Но ведь работает.
Однако всему на свете рано или поздно приходит конец. Придёт он и этому ублюдочному режиму. И они — те, которые этот режим создали и которые являются его главарями, — это очень хорошо понимают. Равно как понимают они и то, что бежать им — со всем за долгие годы банкования наворованным баблом и барахлом — некуда. Отовсюду выдадут и вернут обратно — даже из Эфиопии.
Помните анекдот про четырёх смертельно голодных уголовников, сидящих за столом, в центре которого на блюде лежит огромная варёная картофелина, исходящая сводящим с ума паром? То есть — о том, что произошло в финале этой поучительной истории, после того как в комнате на секунду погас свет?
Вот ровно то же самое будет происходить и с каждым из них — с каждым, кто, в силу присущей ему картины восприятия окружающей действительности, попытается схватить свою долю и соскочить с тонущего баркаса. Включая самую главную корабельную крысу.
А потом придётся отвечать. За всё. В том числе и за разграбление родины. Гражданства которой их, само собой, никто лишать не будет. На этот счёт им волноваться нечего.
[1] Некрасов В. Из дальних странствий возвратясь… // Время и мы (Тель-Авив). 1980. № 49. С. 33–34.
[2] Аксёнов В. В поисках Грустного Бэби. М., 1991. С. 49-50.
[3] Аксёнов В. Заявление для прессы // Континент (Париж). 1981. № 27. С. 446.
[4] Войнович В. Автопортрет. Роман моей жизни. М., 2010.
[5] Глэд Д. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье. М., 1991. С. 82.
[6] Ю. Орлов был арестован в феврале 1977 г. и в 1978 г. осуждён по обвинению в "антисоветской агитации и пропаганде" на 7 лет политлагерей строгого режима и 5 лет послелагерной ссылки. 4 октября 1986 г. был депортирован из СССР в рамках обмена арестованного в США гэбиста Г. Захарова на арестованного в СССР американского журналиста Н. Данилоффа — как "довесок" с советской стороны.
[7] И. Ратушинская была арестована в сентябре 1982 г. Обвинена в проведении "антисоветской агитации и пропаганды в форме сочинения клеветнических стихотворений". В марте 1983 г. получила 7 лет политлагерей строгого режима. Освобождена досрочно в октябре 1986 г. "по состоянию здоровья". Выехала из СССР вместе с семьёй в Великобританию.
[8] А. Корягин был арестован в феврале 1981 г. В июне 1981 г. осуждён по обвинению в проведении "антисоветской агитации и пропаганды" на 7 лет политлагерей строгого режима и 5 лет послелагерной ссылки. Освобождён досрочно в феврале 1987 г. в рамках горбачёвской кампании по помилованию политзаключённых, согласившихся отказаться от продолжения своей "антисоветской деятельности". Выехал из СССР в Швейцарию.
