Посмотрел последнюю поделку нашего "поющего агитпропа" - бессмертную "Я остаюсь" Анатолия Крупнова, перепетую Гариком Сукачевым и Шнуром в сопровождении (https://youtu.be/sdrMOdVx8Vs) еще целой толпы каких-то бессмысленных "рокеров" пенсионного и предпенсионного возраста. Не будем даже говорить о тяжелом эстетическом впечатлении, которое производит клип: толпа каких-то пожеванных и потертых стариков и старух, со следами, что называется, "всех пороков на лице", бешено отплясывают под МОЛОДУЮ песню с припевом "Я остаюсь, чтобы жить", написанную САМОУБИЙЦЕЙ.
То есть в самой песне заложена очень горькая ирония над тщетой человеческих намерений, заложена даже не автором, а самой судьбой; она уже поэтому трагическая, и использовать ее как "жизнеутверждающую" и "патриотическую" - глупо. И вдвойне глупо, что пляшут, распевая песню мертвого человека, его ровесники, которые не умерли, а просто скурвились и опошлились - словно иллюстрируя старую фразу Булгакова про "Но мы-то живы!"
Но меня, когда я только узнал о выходе такого клипа, приуроченного к "пропаганде СВО", изумило другое: КАК?! Они взяли "Я остаюсь" ради пропаганды патриотизма? Но ведь вся песня - абсолютно антисоветская, то есть тьфу... антироссийская, это ведь песня-памфлет, обличение "свинцовых мерзостей" родного Отечества, и в этом она вполне следует родной классике, "Люблю Россию я, но странною любовью", "Кто живет без печали и гнева, тот не любит Отчизны своей" и т.д.?
Это что - идеологическая диверсия? - недоумевал я. Как Сукачев и Ко протащили на госагитпроп песню с такими куплетами:
А мы опять стоим и в трюме вода,
И ты опять твердишь, что надо бежать,
И ты опять твердишь, что надо туда,
Где не качает, сухо и есть чем дышать.
Но ведь и здесь есть шанс, пускай один из десяти,
Пусть время здесь вперед не мчится - ползет.
И пусть остаться здесь сложней, чем уйти,
Я все же верю, что мне повезет.
"В трюме вода" - то есть мы, попросту говоря, тонем; "Надо туда, где не качает, сухо, и есть чем дышать" - прямое указание, что ЗДЕСЬ дышать фактически нечем. Верно. "Время не мчится - ползет" - ну да. "Остаться сложней, чем уйти" - то есть на родной сторонушке практически невыносимо. Надо поэтому на Украину на танке? К такому выводу решили нас подтолкнуть Шнур с Сукачевым?
А вот второй куплет:
Ты говоришь, что здесь достаточно зла,
И ты спешишь скорей отсюда уйти,
Ты говоришь, что мне неволя мила,
И свято веришь в правду другого пути.
Бежать и плыть, лететь, куда, все равно,
Лишь бы туда, где нет и не было нас.
Ты говоришь, здесь все погибло давно,
И слишком много чужих среди нас.
"Ты говоришь, что мне неволя мила" - автору прямо указывают, что он живет в неволе - и он, что характерно, не оспаривает. "Здесь все погибло давно" - опять же, это констатация. Как и "слишком много чужих среди нас".
Я здесь привык, я здесь как будто в строю,
Я вижу все, хоть здесь и мало огней.
И на ногах я здесь так твердо стою,
А чтоб стоять, я должен держаться корней.
Я здесь привык, я здесь не так одинок,
Хоть иногда, но здесь я вижу своих.
Когда начнет звенеть последний звонок,
Я буду здесь, если буду живым.
"Хоть здесь и мало огней" - ну да, страна сумеречная; "иногда я вижу своих" - косвенное подтверждение слов из предыдущего куплета насчет "слишком много чужих среди нас". Ну а финальная кода - и вовсе образец русского фатализма: "когда начнет звенеть последний звонок" - то есть никакого "света в конце туннеля" не будет, и автор полностью отдает себе в этом отчет, он лишь хотел бы встретить КОНЕЦ "здесь", который в любом случае неизбежен и от его присутствия/отсутствия не зависит.
Словом, песня по-настоящему великая, а разудалый ритм лишь оттеняет вполне суицидальное содержание. Так как же Сукачев со Шнуром справились с "идеологической диверсией"?
Использованный приём меня просто ошарашил своей простотой. Я даже поначалу не понял, "не могут же они!", думал, что это брак или халтура. А нет - это было "так и задумано". ЗВУКОРЕЖИССУРА. Они "просто" пустили оркестровку куплетов заведомо ГРОМЧЕ, чем речитатив.
В результате разобрать текст практически невозможно - всё забивают трубы и ударные.
! Орфография и стилистика автора сохранены
