Максим Шевченко пишет: "Русский капитализм — отвратительный, хамский, выжирающий, а не развивающий страну".
Отлично сказано!
Причем с полным основанием ровно то же можно сказать про русский социализм — отвратительный, хамский, выжирающий, а не развивающий страну.
Но дело обстоит еще хуже для России.
Например, русские либералы с полной уверенностью в своей правоте могут охарактеризовать русский национализм как "отвратительный, хамский, выжирающий, а не развивающий страну", а что касается русских националистов, то никак иначе они русский либерализм и не характеризуют.
И что же выходит?
Все правы?
Или все неправы?
Помнится, что поиск национальной идентичности, который начал и закончил Петр Чаадаев в "Философических письмах", привёл автора к тому, что правительство родной страны объявило его сумасшедшим.
И дело не в том, ошибался или нет Чаадаев в своей исходной мировоззренческой установке, полагая, будто это Высший Разум проявляет себя в истории через Провидение. Данное мнение и по сей день считается одним из вполне нормальных, независимо от того, разделяют его или нет.
Зато ключевая декларация, гласившая, что Россия не принадлежит ни Востоку, ни Западу, а русские суть народ исключительный, смысл существования которого стать негативным уроком всему человечеству, не могла порадовать правительство, справедливо посчитавшее, что роль такую отвел России не Высший Разум, который попробуй объяви помутившимся, а разум самого Чаадаева.
Скорбные выводы Чаадаева относительно судеб родины не порадовали не только её правительство, но и её Первого поэта, уже ощущавшего себя национальным.
Тем более любопытно сопоставить философский взгляд на свое отечество со взглядами поэтическими.
Речь пойдёт о двух стихиях — одна свободная, другая немытая — в стихах гениев русской поэзии.
Слова Михаила Лермонтова "Прощай, немытая Россия", конечно же, представляют собой немалый соблазн для самых крайних трактовок и сами по себе по сути дела — скандал, причем отнюдь не только для русского патриотического сознания охранительного толка.
Ещё бы: Россия во всём её имперском величии — страна, однозначно признанная мировым сообществом в качестве неоспоримой великой державы, одной из немногих, что решают судьбы мира, — награждена её харизматичным поэтом более чем нелестным эпитетом.
Скажи Лермонтов: "Прощай, нечистая Россия", и то было бы легче. В слове "нечистая" был бы некий религиозный смысл, отнюдь не обязательно связанный с физической неопрятностью.
Определение "нечистая Россия" могло бы означать, допустим, упрёк в отходе от пути истинного. Во всяком случае, речь шла бы о неких духовных (бездуховных) сферах — скажем, о нечистой силе — но сказано то, что сказано: "немытая Россия", что звучит не как грозное обличение пророка, а как сознательное занижение, то есть весьма оскорбительно.
Так что же всё-таки значат эти слова Лермонтова?
Я всегда связывал стихи "Прощай, немытая Россия" с пушкинским "К морю", начинающемуся строкой: "Прощай, свободная стихия".
Сопоставление этих стихотворений напрашивается само собой, во-первых, потому, что Лермонтов не мог не отдавать себе отчета в том, что его строка явно перекликается с пушкинской, а, стало быть, данная перекличка совершенно сознательная.
Стихотворение Пушкина "К морю" начато в Одессе в 1824 году. Пушкин прощается с целым периодом своей жизни. После этих стихов начнётся действительно другая жизнь, а с ней и другой Пушкин.
Какой?
Скажем, придворный.
Стихотворение Лермонтова написано в 1841 году, и поэт прощается, как вскоре выяснится, не с периодом своей жизни, но с жизнью вообще.
Мало кто сомневается, что, проживи Лермонтов больше, его творчество претерпело бы мощные метаморфозы.
Рассказывают, что Лев Толстой на старости лет говорил, что если бы не ранняя смерть Лермонтова, не нужны были бы ни Толстой, ни Достоевский.
Не знаю, правда ли это, но сам факт, что такого рода воспоминание о словах Толстого вошло в историю русской литературы, говорит само за себя — на правду похоже.
Итак, один поэт прощается с молодостью, а другой, почти такой же молодой, с жизнью.
Тот, что прощается с молодостью, обращается к морю, тот, что с жизнью, — к России.
Один называет море свободной стихией, другой называет Россию страной рабов и господ.
Один навсегда покидает мир свободы, другой — мир застенка.
Чем заканчивают свои обращения поэты?
Пушкин:
В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полн,
Твои скалы, твои заливы,
И блеск, и тень, и говор волн.
У поэта никаких сомнений, напротив — полная уверенность в том, что дух свободной стихии, что бы там ни было в местах, которые он явно не считает носителями духа свободы, — леса и пустыни — он в себе сохранит.
Такое противоречие лёгкой жизни не сулит точно, а, возможно, прямо программирует трагический исход.
А всё же из своего прощания Пушкин трагедии не делает.
В его стихах полное понимание неотвратимости потери каким-то чудом не убивает надежду.
Формально надежду, правда, не без налёта сомнения, на лучшее высказывает и Лермонтов, заканчивая своё стихотворение. Только вот ничего от стихии, которую он оставляет, он никуда переносить с собой не собирается. Напротив, мечтает отгородиться от неё неприступной стеной:
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
И в этих строках не без трагической иронии: понятно, что от всевидящего глаза пашей не скроешься на этой земле.
Разве что — умереть.
Что и произошло.
А всё же, почему у Пушкина:
...В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Почему "в последний раз"? Ведь в Петербурге тоже есть море.
Отвечаю: стихи есть стихи, а великий поэт есть великий поэт.
Свободная стихия — это у берегов Одессы, а не С.Петербурга, что для русской поэзии, по крайней мере, со времен Пушкина отнюдь не тайна.
Вот и сегодня дух свободы тревожит русскую душу, являясь из географических пространств, точно указанных два века тому назад великим русским поэтом.
И выхода у русских душ, жаждущих свободы, по сей день ровно те два, о которых в своих пронзительных, программных стихах сказали поэты:
- Бежать из страны рабов и господ.
- Остаться в застенке, храня в душе образы свободы — "... и блеск, и тень, и говор волн", что в будущем назовут внутренней эмиграцией.
