В Карелии путешественник летом прощается с ночью – в июле ее нет. Полярный день царит и здесь. Водители травят автостопщикам байки про медведей, а насекомые яростно кусают. Вокруг – то озера, то болота. Наконец вырастают сопки, горные массивы, где-то воздух "освежают" выбросы горно-обогатительных комбинатов, некогда превратившие часть природы Кольского полуострова в выжженный Марс, и становятся актуальными разговоры о браконьерстве. Это значит, что ты достиг Заполярья.
Финны и африканцы
По часам – вечереет. Недавно меня подвозила мировая судья. Покинуть поворот после Лодейного поля задача не из легких. Трасса "Кола" делает крутую петлю на подъеме к мосту через широкую реку Свирь. Идти пешком до удобной позиции километра два, и сознание, утомленное вторыми бессонными сутками, протестует. Я стоплю на авось. Проходит полчаса – и затрудненно тормозит фура: "Залезайте! – я в Петрозаводск".
Есть три типа дальнобойщиков: разговорчивые водители, молчаливые мужчины со стерильной чистотой в салоне и простоватые мужики с заваленной мусором кабиной. Александр не вписывался в схемы. Обращается только на вы, вопросами не забрасывает и не смеется, что полпути я сплю. "Пока не расплодились копеечные такси, я таксовал. Потом ушел на фуру, получил категорию, 80 тысяч в месяц капает. Четверть матери отдаю, чтобы она не работала: мать в "7-ой семье" кассиром догорбатилась за 18 тысяч, что в больницу попала", – рассказал он о себе. "Вы карел или русский?" – полюбопытствовал я. "Наверное, татарин, как дед, даже борода рыжая", – посмеялся Саша.
Карельская столица Петрозаводск мне почти неизвестна. Я много раз проносился автостопом мимо по "Коле", и один раз был в городе. В ноябре 2014 первый и последний раз я купил билет в Мурманске на поезд до Москвы. В плацкарте со мной были демобилизованные морпехи, которые блевали от коньяка и вспоминали командировку на Донбасс. На перроне Петрозаводска пахло плохо, и это все, что я помню.
Сегодня я бреду по дорожной развилке, а впереди меня паркуется джип. Самостоп. "Граждане Финляндии, я не говорю по-английски!" – выдаю, узнав финские номера. "Я тоже" – слышу в ответ. "Правда, я недалеко тебя подвезу", – вносит ясность водитель. Он едет в деревеньку за Кондопогой, где в 2006 году жители выступили против насилия чеченцев, и были избиты ОМОНом. "Чечены давно свалили из города: нажиться им там уже нечем, район нищий", – комментирует российский финн Владимир, родившийся в здешних краях. Справа от трассы виднеется Онежское озеро.
"Я, как ингерманландец, попал в Финляндию по программе репатриации. Дали квартиру", – тайна евросоюзовских номеров раскрыта. "Но язык финский не могу выучить – сложный", – продолжает водитель. "Да и не лежит у меня душа к Суоми: граждане стучат друг на друга, а в стране полно негров и арабов, что сидят на пособии да хамят. Наши российские финны, когда те их оскорбили – зубы им вынесли, и пятый год штрафы неграм платят. Там проще убить, чем дать в морду. Стареющие финки африканцев завозят, по***ся", – рассказывает он о стране. Его предков, большевики "раскулачили" и выслали из деревни, в которой "был достаток, водопровод и бассейны". "Здесь моя родина, могилы нашего рода, поэтому я возвращаюсь!" – подытоживает Владимир.
Ландыши для покойника и Одесса
До реки Сегежа, где я хочу бросить палатку, еще три сотни километров. Три-четыре часа автостопа, – так надеюсь я …и застреваю на трассе. Битый час меня никто не берет, и кусают комары. Я достаю репеллент и заливаю себя. Тормозит "Пазик": я уже готов немного раскошелиться, чтобы проехать вперед, но все ок! – это передвижная кухня для дорожников, с ярославскими номерами. За полтора часа автобус делает 30-40 километров, периодически останавливаясь – покормить рабочих. Меня тоже угощают ужином – гречка и майонез.
Часа два ночи. По Карелии стелется зыбкий туман. Мне хочется помыться – я сбиваю росу с листьев и освежаю лицо. "Кола" почти замерла, но вот вырисовываются очертания "американца", огромного и носатого грузовика из США. Прокатиться на таком – мечта: машину называют еще гостиницей на колесах. Фура держит курс почти на 800 километров – в Оленегорск. "Братуха! Только мы сначала ландышей накопаем – мой тесть умер, на похороны еду. Обещал на могиле посадить", – предупреждает пожилой дальнобойщик. Вскоре мы паркуемся, берем лопаты, и странной парой углубляемся в тайгу. Лес "заминирован" человеческими экскрементами. Ландыши растут здесь? – недоумеваю я. И мы копаем их. Потом меня поят горячим кофе, я вспоминаю свой прошлогодний поход в Хибины, где в июле накрывал буран, а водитель – свои встречи с медведями. Затем проваливаюсь в сонное забытье: проносится Медвежьегорск, мелькает Сегежа. Пять утра. Мне неудобно проситься из машины. Еще полсотни километров, но ностальгия, по прошлым ночевкам на Сегеже, съедает. Я извиняюсь …и голосую в обратную сторону.
Первая "моя" машина с украинскими номерами – я чуть не танцую. Я человек без национального самосознания: отвергаю свою причастность к русским, но периодически причисляю себя к украинцам. Есть основания. На язык просится "Слава Украине!". Рюкзак влезает в багажник, а я присоединяюсь к гражданам Нэзалэжнойи. "Не страшно ездить с украинскими номерами?" – риторически озвучиваю я. Но нет: он и она из Одесской области, и они русские. Впрочем, неадекватные персонажи им уже встречались.
Встречая украинцев в России, я не слышал от них лестных отзывов об Евромайдане. Для них, после "Революции достоинства" – в Украине у власти находится новая кучка воров. "Коррупция – самая страшная: чиновники Порошенко все крадут – и бюджеты, и помощь с Запада, крича о борьбе с коррупцией. Единственное, что изменилось – отменили бесчисленные проверки бизнесменов. Однако налогами давят", – считают одесситы. Также они устали от ультрапатриотов: "Одесса – город интернациональный: у нас русские, евреи и украинцы мирно живут, даже китайцы, а они к нам со своим Бандерой лезут, и национализмом".
Кормежка комаров, переселенцы и карелы
Сегежа – река, разлившаяся как озеро, с водой красноватого цвета, протоку которой пересекает мост. По берегам есть поляны под палатки. Шесть утра, и я брожу по берегу, решив удалиться от трассы. Заприметил мыс в полукилометре, но попадаю в болото: лезу по обросшим мхом валунам и обливаюсь потом. Анорак от фирмы "Сплав" чертовки быстро превращается в теплицу. Попутно меня едят комары и слепни. Репеллент не помощник: пот смывает средство за десять минут. Как утешение – я объедаюсь голубикой. Но мыс непригоден для бивуака – побережье заболочено, на дне штабеля бревен: обратный путь.
Восемь утра. Я дохожу до песчаного пляжа; но его за год успели превратить в помойку водители. Наконец ставлю палатку в заинтересовавшем месте – каменный берег, сосны. Еще час уходит на стирку футболок и купание. Я чистый. Из-за жары не накрываю палатку тентом и ложусь голым на спальный мешок; подозреваю, что кто-то может на меня наткнуться, но мне все равно. Это мой отдых.
До Мурманска мне остается 650 километров. Попутка тормозит быстро. Начальник одного из дорожных участков едет впервые за два года к отцу в Лехту. "Каждый день занят. Но зарплата за 60 тысяч – автодороги в Карелии щедро финансируются, полотно обновляют, старые трассы асфальтируют", – рассказывает мне он. Ребенком он попал в Карелию как русский переселенец из Казахстана. Республика ему нравится: сопки и леса, и нет жары. "Большая проблема – молодежь ломает дорожные указатели. Особенно, когда в деревнях с дискотек пьяная возвращается", – пожаловался он на развлечение местных.
Этнических карелов, идентифицирующих себя как народ, за столетие в России осталось 60 тысяч от 250 тысяч. Подвозили карелы меня дважды. В том году и этом. Карела Павла ждут в городишке Лоухи. Он железнодорожный рабочий, его вахта находится в семи сотнях километрах от дома. "А что же делать? – По-человечески оплачиваемой работы в вымирающих Лоухи нет", – развел руками он. Лоухский район, площадью с Ивановскую область, простирается от Финляндии до Белого моря. Его население – 12 тысяч человек. Двадцать лет назад было в два раза больше. Впавшая в депрессию промышленность дала толчок миграции. Оставшиеся люди ловят рыбу, собирают ягоды и грибы, сажают финскую картошку, перебиваются заработками, а кто-то и крепко пьет. Карелов мало – доминируют когда-то привлеченные в промышленность русские да обрусевшие украинцы. "В Карелии живут гнилые совки, карел они презирают, рассказывают про них анекдоты, вроде того, что Петр I их на гвозди менял", – напишет мне позже украинец Максим Калиниченко, отсидевший за паблик "Русский Правый сектор" срок в Карелии.
Дорожное табло над "Колой" показывало + 25 по Цельсию. И это в десять вечера. Днем было "лучше". Праздник для местных, не понаслышке знакомых с летними морозами.
Скинхеды, мы!
До Мурманской области уже меньше ста километров. На душе праздник: вот она! – приполярная природа: густые хвойные леса из тонких сосен и ели, и гремят порожистые реки. Равнина остается позади: привет, горушки! В воздухе чуть тянет холодноватой сыростью от земли. Мир, в котором мне удобно. Я впервые познал Заполярье осенью 2014 года. И Заполярный Север не отпускает.
Лесенка в кабину у "Renault Magnum" как у трактора. "Леха!" – представляется дальнобойщик. Он коротко пострижен, старательно выведенные бакенбарды рождают у меня интуитивное подозрение, что водитель близок к скинхедам. Вскоре я понимаю, что дальнобойщик, как и я, зачарован Севером и Сибирью. До того, как сесть за руль, он был опером в РУБОПе. С ним я и пересекаю Полярный круг. Привет, Арктика!
"После армии в казанской танковой учебке надавал по морде наглому сыну директора. Выгнали из училища. Подался в менты. Отправили в Новый Уренгой, в РУБОП. Там – или против совести иди, или увольняйся. Я стал безработным", – говорил больше водитель, чем я. После долгих мытарств – в городе было негласно запрещено брать на работу "бывших", Алексей устроился камазистом. "Ездил по зимникам, на Ямал. Вокруг – белая мгла и мороз. По весне машины, бывает, тонут. Зимой их, если не ушли глубоко, бензопилами выпиливают изо льда", – Леха ностальгировал по Северу. Осел в Надыме. Переехал в Питер и… возвращался в Надым. Несколько раз женился. Сейчас в Петербурге из-за семьи.
"Апатитский перевал. Ржу, не могу. Так местные маленький тягун назвали. Видели бы они перевалы в Норвегии, где в облаках едешь – красота! или Прибайкалье", – мы находимся уже в центре Мурманской области. "Я мигрантов не переношу. Не гоняю по улицам, но не люблю. И музыку правую слушаю, хотя непостоянно", – в конце пути говорит Леха. У Оленегорска в час ночи он уходит на стоянку, набив на прощанье мне полные карманы конфетами. Я же возвращаюсь на сотню километров на юг – вспомнив красивые фотографии озера Имандра. Скоростное передвижение в автостопе для меня не главное – эстетика прикосновения к новым местам природы играет важную роль.
Привет, Мурманск!
Меня берет человек средних лет из Кировска, города, скажем так, заточенного под переработку Хибинского массива. Он инженер на производстве взрывчатых веществ для горнодобывающей промышленности. Подвозящий считает, что часть акций заводов в Апатитах и Кировске принадлежит тандему – "Медвепутам". Он родился в Заполярье, отношение к малой родине у него противоречивое. "Хочу, чтобы мой сын рос в другом регионе. Где чуть теплее и не такие высокие цены. Но он, как и я, имеет мнение, что где родился, там и пригодился", – такие реплики я часто слышу на Северах. Но, в принципе, люди чаще тяготятся не климатом, а самодурством чиновников.
Мы минуем Мончегорск. К западу от города царит сюрреалистичная картина – сожженные выбросами горы Мончетундры, озера с зеленой пленкой. Годное место для съемок фильмов об освоении Марса. "В советское время постарались. Вот пытаются восстановить природу, деревья сажают, но они медленно приживаются", – объясняет кировчанин. Наконец показывает мне, где есть добротный пляж на берегу Экоостровного пролива Имандры. Шутит, что меня не съедят медведи. Меня рубит в сон.
Утром палатку барабанит ливень, а озеро Имандра, с прозрачной и вкусной водой, теплое. Дно из гальки, песка и валунов. Из озера выпрыгивает за насекомыми хариус. Идиллию нарушает шум трассы и помойка через дорогу. Днем дождь продолжает срываться. Что вчера стояла жара уже ничто не напоминает. Такова непредсказуемая погода Заполярья.
Оставшиеся десятки километров проношусь с одним автовладельцем. Андрей, женившись, перебрался в закрытый город (ЗАТО) Североморск из солнечного Воронежа. "Да там все же чересчур жарит летом, тут мне комфортнее", – делает он реверанс Мурманской области. Он работает по контракту с московской фирмой электриком на АЭС. Москвичи остаются москвичами везде – полуторамесячный полярный отпуск не дают, а 4 недели выделяют зимой. "Второй год Черного моря не вижу", – огорчение Андрея.
"Подумывал по контракту в армию пойти – 80-100 тысяч за месяц, но это не для таких семейных, как я: по 8 месяцев на острове Кильдин или на Новой Земле торчать безвылазно. Да и Новой Земле, по-сути, лета нет – снег, снег и белые медведи", – коснулся он популярной для мурманчан темы. Военных в области гражданские недолюбливают: "Быдло в контрактники на Севера лезет со всей России. Они в армии и флоте ничего и не делают – особенно флотские на авианосце "Адмирал Кузнецов". Козыряют старшим, пьют и траву курят. Грязные как черти по Мурманску лазят, деньгами сорят. Офицеры в засаленной форме. Позорище". Андрея раздражали бонусы отставникам: начальники службы безопасности государственных предприятий и силовики, уходя на раннюю, полярную, пенсию, получали квартиры и миллионные премии.
Окраины Мурманска встречают реконструкцией и так неплохой трассы "Кола". В октябре 2016 года Мурманск отметит свое столетие. Город возник как портовый из-за Первой империалистической войны; впоследствии, логично стал советским форпостом в Арктике. В нем сегодня серо, и кричат "бургомистры" – огромные бакланы, что вечно кружат над Муриком (так город называют горожане), пикируя на помойки. Тянет вечнохолодным морем с Кольского залива. Но идти по, до дрожи знакомым, улицам – так приятно. Здесь я всегда чувствую себя естественно, чего не могу сказать о Москве. Арктика притягательна.
03.09.2016,
Максим Собеский
