В последние недели активизировалась вяло текшая в течение нескольких лет дискуссия о том, кого считать политзаключенным.
Предыдущий импульс, активизировавший эту дискуссию, был связан с третьим делом Б. Стомахина, сейчас же толчок ей дало уголовное преследование и содержание под стражей А. Белова.
Дискуссия началась с заявления Центра "Сова", осудившего признание Белова политзаключенным Союзом солидарности с политзаключенными (ССП). С ним не согласился директор Института прав человека Валентин Гефтер. В. Гефтеру ответил руководитель Центра "Сова" А. Верховский. Его выступление в некорректной форме раскритиковал брат А. Белова, один из руководителей ЭПО "Русские" В. Басманов.
Я участвую и в деятельности Программы поддержки политзаключенных Правозащитного центра "Мемориал", и в работе Союза солидарности с политзаключенными (с признания которым А. Белова политзаключенным и начался этот виток дискуссии), поэтому тема эта мне близка. Из высказанных позиций мне ближе всего позиция В. Гефтера, ни с А. Верховским, ни с В. Басмановым я не согласен.
Позиции участников дискуссии расходились по двум группам вопросов: одна связана собственно с А. Беловым, другая с более широкой темой о том, кого считать политзаключенным.
С первой частью вопросов все достаточно ясно. Более того, разногласий в оценке фактов практически нет.
Союз солидарности с политзаключенными не увидел в действиях А. Белова, с которыми связано его уголовное преследование, призывов к "к насильственным действиям по национальному, этническому, расовому, религиозному или другим признакам".
А. Верховский тоже, в общем, не утверждает, что А. Белов делал такие призывы именно в связи с настоящим уголовным преследованием. Но он полагает, что то, что Белов допускал их в прошлом и вне связи с этим делом, а также его политическая ответственность за деятельность ДПНИ, некоторые члены которого и такие призывы, и сами насильственные действия по национальному признаку допускали, дают основание для применения исключения, предусмотренного критериями, которыми руководствуется ССП (как и ПЦ "Мемориал") при признании того или иного лица политзаключенным.
Собственно говоря, даже и эти разногласия фактически сводятся к разному пониманию того, кого считать политзаключенным.
Участники ССП постарались проанализировать накопленный опыт и имеющиеся подходы к этому вопросу, когда создавали свой Союз. Я еще тогда, в 2008 году попытался описать результаты этого анализа.
В конечном счете, спор о том, кто такие "политзаключенные" терминологический. Само по себе слов "политзаключенный" существует достаточно давно и каждый имеет свое, вытекающее из чувства истории его понимание, даже если это понимание носит интуитивный характер. При слове "политзаключенный" у любого в голове возникает какой-то образ, возможно смутный, позволяющий понять, о чем идет речь.
В этом отличие понятия "политзаключенный" от понятия "узник совести", введенного в 60-е годы прошлого века Международной Амнистией. Во втором случае термин с самого начала определен, он в каком-то смысле является интеллектуальной собственностью Amnesty International, и если ему суждено менять свое значение в силу изменения реальности, то это произойдет по решению самой AI. Термин же "политзаключенный" никто не может монополизировать и установить его единственно верное значение.
Так что, читая о том, что ССП или кто-то еще признал гражданина Х политзаключенным, всегда следует помнить, что речь идет о политзаключенном не "вообще", а лишь в том смысле, который вкладывает в него ССП или кто-то еще. А если вы вкладываете в этот термин другой смысл, то это ваше право, но спорить тут не о чем. Разумеется, вы можете считать политзаключенными "по своей версии" совсем других людей.
Конечно, определенную роль играет авторитет организаций и институтов, использующих то или иное понимание термина, но эта роль не может быть абсолютной, по крайней мере до тех пор, пока ясного значения термина не будет установлено международной конвенцией или решением ООН. Пока единственной попыткой международно-правовой фиксации понимания понятия "политзаключенный" стала резолюция ПАСЕ 1900 2012 года, но содержащееся там определение довольно кратко и недостаточно инструментально.
Руководство по определению понятия "политический заключенный", которое используют и ССП, и ПЦ "Мемориал", было разработано международной группой правозащитников из стран Восточной Европы на основе Резолюции ПАСЕ 1900 для того, чтобы обеспечить практическую применимость максимально объективных критериев к реальному разнообразию конкретных политически мотивированных дел.
Основные разногласия в упомянутой дискуссии касаются именно понимания понятия "политзаключенный".
Верховский высказывает несколько тезисов. Коснусь только тех, которые кажутся мне наиболее актуальными для кейса А. Белова.
Как я понял, А. Верховский выстраивает следующую конструкцию: большинство признанных политзаключенными — политические активисты; объявляя политзаключенным человека, преследуемого в связи с его политической деятельностью, мы защищаем его право на занятие этой деятельностью. Между тем, если эта деятельность может быть истолкована в широком контексте как хотя бы косвенный призыв к насилию по национальному и иным признакам, защите она не подлежит.
Я с таким подходом не согласен по нескольким причинам. Во-первых, я иначе вижу смысл признания политзаключенным и, тем самым, выделения конкретного человека из массы незаконно преследуемых. Защита его права на занятие какой-то публичной деятельностью, как и права на исповедание своей религии или права на свободу собраний является одной из целей признания политзаключенным только в части случаев, касающейся тех, кого Международная Амнистия называет узниками совести. Это самый чистый и беспримесный вариант политзаключенного, но такие случаи составляют меньшинство в общем числе политзаключенных. Общая же для всех случаев признания политзаключенными цель — в эффективном противодействии использованию инструмента уголовного преследования и лишения свободы в ненадлежащих целях. Такое их использование по политическим мотивам имеет особую опасность для общества в связи с целенаправленным и консолидированным действием государства, которому гражданину особенно сложно противостоять.
С другой стороны, конечно же, занятие политической деятельностью вовсе не является ключевым для признания политзаключенным.
Во главу угла ставится политический мотив государства, а не жертвы.
Это вполне подтверждается практикой признания политзаключенными. Среди признанных политзаключенными только в последнее время, помимо активистов, обвиняемые в хулиганстве и вандализме по делу "о покраске звезды" джамперы и руфер, осужденная по обвинению в измене родине за смску Е. Харебава, осужденный по обвинению в призывах к терроризму и экстремизме за пьяную брань в ОВД А. Изокайтис, мусульмане из Хизб ут-Тахрир.
Больше всего споров в принятых ССП и ПЦ "Мемориал" критериях порождает п.3.3., который утверждает, что "политическим заключенным не признается лицо, которое:
a) совершило насильственное правонарушение против личности за исключением случаев необходимой обороны или крайней необходимости;
b) совершило преступление против личности или имущества на почве ненависти либо призывало к насильственным действиям по национальному, этническому, расовому, религиозному или другим признакам".
В этой связи я не согласен с широким толкованием А. Верховским призывов к насильственным действиям. Я не отношусь к числу тех, кто считает невозможным уголовное преследование за высказывание. Но, конечно, и размытые формулировки и вытекающая из них абсолютно резиновая практика правоприменения пресловутой 282-й статьи и вообще антиэкстремистского законодательства совершенно неприемлемы. Кажется, по этому поводу имеется консенсус всех политических и правозащитных групп. Требование определенности и предсказуемости действия норм права требует четко определить признаки наказуемых высказываний. На мой взгляд,
это могут быть только прямые призывы к насилию, имеющие серьезную общественную опасность в силу возможности восприятия их значимым числом людей как руководства к действию.
Иной подход приводит к абсолютному произволу следовательского, экспертного и судейского усмотрения и неприемлемого ограничения свободы слова.
Но, требуя от государства не посягать на свободу слова, мы не можем при применении объективных критериев сами становиться на скользкий путь расширительного толкования, исходя из контекста и предполагаемого смысла высказываний.
Я не согласен и с требованием обязательного покаяния за подпадающие под вышеупомянутое исключение действия или призывы, если они имели место в прошлом. Мы не можем ставить на человеке пожизненное клеймо, де-факто частично легитимизирующее его незаконное преследование по политическим мотивам, на основании его прошлых действий. Нелепо было бы вводить и некий срок давности, поскольку любой конкретный срок будет вполне произвольным.
И наконец, в корне не согласен я с тезисом А. Верховского о том, что, "если государство преследует политика по сути за призывы к погромам, но подкидывает ему героин, это заслуживает всяческого осуждения, но не делает его политзаключенным". На мой взгляд, делает. Призывы к погромам должны преследоваться по статье за призывы к погромам, а не по статье за хранение наркотиков.
Не могу согласиться я и с В. Басмановым. Во-первых, с совершенно некорректными отсылками к "подрядам Администрации Президента". Центр "Сова" существует давно, и подозревать его безо всяких оснований в том, что его позиции определяются какими-то подрядами — абсолютно незаслуженное оскорбление. Утверждать, что другую точку зрения может иметь только тот, кто страдает "умственными болезнями" или "сотрудничает втихаря с Администрацией Президента" — прямо уподобляться кремлевским пропагандистам и разрушать возможность диалога.
По сути же В. Басманов отсылает к старому пониманию понятия "политзаключенный", в свое время применявшемуся Международной Амнистией: "Политическим заключённым называется любой заключённый, в деле которого присутствует весомый политический элемент. Таковым могут быть: мотивация действий заключённого, сами действия либо причины, побудившие властей отправить его в тюрьму". Это понимание не используется Международной Амнистией уже десятки лет по вполне понятным причинам. Оно объединяет в одну группу убийц-террористов, права которых нарушаются властью (а в нашей стране это происходит всегда) и тех, кто четырежды вышел на одиночный пикет или публично предложил провести референдум о федерализации. Смысла в таком объединении немного. А эффективности общественной солидарности с политзаключенными оно прямо и очевидно вредит.
Ну и, конечно, явно необоснованно приписывать А. Верховскому утверждение о том, что ничего плохого в случившемся с А. Беловым нет. Либо признание политзаключенным, либо полное одобрение преследования — ложная дихотомия. А. Верховский ясно говорит: "Александр Белов находится под арестом слишком долго, и в этом можно усмотреть политический мотив властей. Разумеется, мы ни в коей мере не одобряем нарушение процессуальных норм или слишком долгое содержание под стражей. Стоит добавить, что к Белову применялись также совершенно недопустимые приемы публичного шельмования (отвратительный сюжет в программе НТВ "ЧП. Обзор за неделю" 2 ноября 2014 г.
Союз солидарности с политзаключенным считает А. Белова политзаключенным не на основании "элементарных вещей", о которых пишет В. Басманов, а по итогам тщательного и длительного анализа известных обстоятельств его преследования, описанных нами в многостраничной справке по делу.
Такая тщательность подхода к признанию политзаключенным представляется важным условием привлечения общественного внимания к случаям незаконного политически мотивированного лишения свободы.
