К десятилетию со дня ареста Михаила Ходорковского в газете The New York Times была опубликована статья, в которой самый известный отечественный политзаключенный излагает свой взгляд на ситуацию, сложившуюся в современной России. Особенно интересна та часть статьи, где речь идет о способах изменения этой ситуации. Я в полной мере солидарен с автором в том, что "единственная надежда на перемены — успешное широкое мирное протестное движение". В то же время, я не могу согласиться с Михаилом Борисовичем, когда он призывает оппозицию к компромиссу и поиску согласия со своими оппонентами, то есть, с действующей властью, приводя в обоснование своей позиции аналогию с Нельсоном Манделой.
Начнем с того, что в любом диалоге участвуют две стороны. Что переговорный процесс в ЮАР, что "Круглый Стол" в Польше стали возможны только тогда, когда власти этих стран (пусть не по доброй воле, а под давлением внешних обстоятельств) согласились признать, что существующее положение не устраивает значительную часть общества, и выразили готовность вести с оппозицией диалог о том, какие изменения необходимы и как их осуществлять. Сам факт освобождения Нельсона Манделы и других политзаключенных был призван, помимо прочего, продемонстрировать серьезность намерений властей, их готовность к реальным, а не бутафорским, переменам. В России же власти до сих пор не демонстрировали никакой готовности к диалогу. Если власть и идет на какие-то изменения, то осуществляет их сугубо в одностороннем порядке, не считая нужным интересоваться мнением оппозиции (не говоря уж о том, что изменения эти носят исключительно декоративный характер, не затрагивая фундаментальных основ политического режима).
В этих условиях оппозиция не имеет морального права идти на какие-то уступки, на какое-либо смягчение своей позиции по отношению к правящему режиму, поскольку односторонние уступки — это не компромисс, а капитуляция.
Кроме того, если мы ведем речь о диалоге, то решающее значение имеет предмет этого диалога. Предметом переговоров между президентом Фредериком де Клерком и Нельсоном Манделой стали вопросы об отмене законов о расовой дискриминации и проведении свободных выборов на основе равного избирательного права представителей всех расовых и этнических групп. То есть, по сути, стороны вели переговоры о порядке управляемого демонтажа режима. О том, что единственно возможной формой диалога с Кремлем является обсуждение условий капитуляции путинского режима, я говорил еще в 2005 году. В ходе подобных переговоров действительно может идти речь о предоставлении "бывшим" определенных гарантий, в противном же случае ни о каких гарантиях речи быть не может. Михаил Борисович пишет о недопустимости мести, однако "месть" в данном случае — неверный термин.
Вопрос ставится не о мести, а об ответственности представителей правящего режима за совершённые преступления. А ведь именно неотвратимость подобной ответственности является одной из необходимых предпосылок построения правового государства.
Сегодня, потерявший чувство реальности и откровенно демонстрирующий намерение цепляться за власть до конца, Путин напоминает вовсе не де Клерка или отдавшего власть по итогам референдума Пиночета, а Асада или Каддафи. В таких условиях любые разговоры о диалоге власти и оппозиции теряют смысл.
